Любите ли вы истории, как люблю их я?
Apr. 10th, 2014 12:35 pmЯ слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу.
Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал, ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.
Они шли, пели и смеялись; мужчины -- бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч, в коротких куртках и широких шароварах; женщины и девушки -- веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые. Их волосы, шелковые и черные, были распущены, ветер, теплый и легкий, играя ими, звякал монетами, вплетенными в них. Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их все прекраснее.
Кто-то играл на скрипке... девушка пела мягким контральто, слышался смех...
Воздух был пропитан острым запахом моря и жирными испарениями земли, незадолго до вечера обильно смоченной дождем. Еще и теперь по небу бродили обрывки туч, пышные, странных очертаний и красок, тут -- мягкие, как клубы дыма, сизые и пепельно-голубые, там -- резкие, как обломки скал, матово-черные или коричневые. Между ними ласково блестели темно-голубые клочки неба, украшенные золотыми крапинками звезд. Все это -- звуки и запахи, тучи и люди -- было странно красиво и грустно, казалось началом чудной сказки. И все как бы остановилось в своем росте, умирало; шум голосов гас, удаляясь, перерождался в печальные вздохи.
-- Что ты не пошел с ними? -- кивнув головой, спросила старуха Изергиль.
Время согнуло ее пополам, черные когда-то глаза были тусклы и слезились. Ее сухой голос звучал странно, он хрустел, точно старуха говорила костями.
-- Не хочу, -- ответил я ей.
-- У!.. стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны... Боятся тебя наши девушки... А ведь ты молодой и сильный...
Порой я чувствую, что огонь мой стал тише, и безумие больше не кружит мне голову. Я стала практична, осторожна до трусости, умерена до отвращения и загнала свою ярость под тяжелые доспехи респектабельной сорокалетней тетки. Но порой, совершенно случайно, из обрывков фраз и мелодий, из чужого шепота и прочтенных строк возвращается память о том, что я есть на самом деле...
И тогда я понимаю, ну что за странная идея - втискивать себя в прокрустово ложе чужой судьбы, чужих идеалов, чужих представлений, но зачем? Ради призрачной надежды на бессмысленное одобрение этих странных призраков в моей голове, этих неумелых домашних божков, что не смогли справиться даже с собственной судьбой?
Пока ты помнишь, кто ты, ты живешь
Живешь по-настоящему
Мне не хватало этого ощущения многие годы
Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал, ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.
Они шли, пели и смеялись; мужчины -- бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч, в коротких куртках и широких шароварах; женщины и девушки -- веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые. Их волосы, шелковые и черные, были распущены, ветер, теплый и легкий, играя ими, звякал монетами, вплетенными в них. Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их все прекраснее.
Кто-то играл на скрипке... девушка пела мягким контральто, слышался смех...
Воздух был пропитан острым запахом моря и жирными испарениями земли, незадолго до вечера обильно смоченной дождем. Еще и теперь по небу бродили обрывки туч, пышные, странных очертаний и красок, тут -- мягкие, как клубы дыма, сизые и пепельно-голубые, там -- резкие, как обломки скал, матово-черные или коричневые. Между ними ласково блестели темно-голубые клочки неба, украшенные золотыми крапинками звезд. Все это -- звуки и запахи, тучи и люди -- было странно красиво и грустно, казалось началом чудной сказки. И все как бы остановилось в своем росте, умирало; шум голосов гас, удаляясь, перерождался в печальные вздохи.
-- Что ты не пошел с ними? -- кивнув головой, спросила старуха Изергиль.
Время согнуло ее пополам, черные когда-то глаза были тусклы и слезились. Ее сухой голос звучал странно, он хрустел, точно старуха говорила костями.
-- Не хочу, -- ответил я ей.
-- У!.. стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны... Боятся тебя наши девушки... А ведь ты молодой и сильный...
Порой я чувствую, что огонь мой стал тише, и безумие больше не кружит мне голову. Я стала практична, осторожна до трусости, умерена до отвращения и загнала свою ярость под тяжелые доспехи респектабельной сорокалетней тетки. Но порой, совершенно случайно, из обрывков фраз и мелодий, из чужого шепота и прочтенных строк возвращается память о том, что я есть на самом деле...
И тогда я понимаю, ну что за странная идея - втискивать себя в прокрустово ложе чужой судьбы, чужих идеалов, чужих представлений, но зачем? Ради призрачной надежды на бессмысленное одобрение этих странных призраков в моей голове, этих неумелых домашних божков, что не смогли справиться даже с собственной судьбой?
Пока ты помнишь, кто ты, ты живешь
Живешь по-настоящему
Мне не хватало этого ощущения многие годы